На написание сей зарисовки меня вдохновила сцена из игры Lost planet 3. Приятного чтения!
*Ардания, северный край карты*
– Ну наконец-то, последний знак вопроса! Как долго я тебя искал! Ну, Сайлас, рассказывай, какая беда с тобой приключилась?
– Ну наконец-то, хоть одна живая душа!
– Да, да, я здесь. Что случилось?
– Ты что же, не видишь?
– Я вижу лишь то, что ты стоишь на выходе из пещеры, окружённый россыпью небольших камней…
– Ты должен помочь мне выбраться отсюда.
– А сам ты в не в состоянии это сделать?
– Ты видишь камни?
– Вижу.
– Они мешают мне пройти. А обратно в пещеру я не пойду, там очень злые и очень ядовитые пауки.
– Самый большой камень здесь тебе едва ли по колено. Перепрыгни, перелезь, разгреби этот завал, в конце концов.
– Не могу, я пытался. Думаешь, торчал бы я здесь, если бы всё было так просто?
– Хорошо, давай я уберу камни и освобожу тебе проход. Хыыы… Блин, не выходит. Они что, весом в тонну?
– А я что говорил?! Квест принимать будешь?
– Буду. Говори, что нужно делать.
– Принеси мне десять морковок, пять тыкв и восемь кусков кроличьего мяса.
– Зачем?
– В смысле зачем? Чтобы меня освободить.
– Как всё перечисленное тебя освободит?
– Поторопись, Герой! Десять морковок, пять тыкв и восемь кусков кроличьего мяса.
– Да-да, у меня в списке заданий высветилось. Блин, я ж вот совсем недавно всех кроликов в округе поубивал и мяснику продал. Теперь сутки ждать, когда они отреспаунятся…
– Я буду ждать тебя здесь, никуда не денусь. Ты только поторопись, пожалуйста.
*День спустя*
– Вот, держи. Что заказывал. Получите, распишитесь.
– Благодарю тебя.
– Хрена себе! Камни исчезли! Это как? Какая вообще связь между пищей и исчезновением камней? Стоп, ты что, всё сожрал? Ну и проглот! Ладно, пойдём, отведу тебя в деревню.
– Ох, не могу… Плохо мне, помираю!
– Эй, Сайлас, ты чего? Не… не падай! Что с тобой?
– Плохо мне, плохо!
– Конечно, столько сожрать! Мне бы тоже поплохело!
– Лишь зелье травника Роска, что живёт в соседней деревне, спасёт меня от кошмарной смерти.
– Ага, теперь мне надо раздобыть для тебя зелье, я правильно понимаю?
– Плохо мне, помираю!
– Ладно, ладно, заладил тут. Будет тебе зелье!
*В хижине травника Роска*
– Приветствую! Мне нужно твоё чудодейственное зелье, чтобы у Сайласа, жителя соседней деревни, не болел животик.
– У меня его нет, но я могу его приготовить. Вот, держи список ингредиентов.
– Петрушка, ромашка, цветки клевера, кошачьи усы и глаза лягушки? Ну ладно последние два пункта – чувствую, пойло будет то ещё, ну да ладно – но неужели у тебя, травника, нет петрушки или ромашки?
– Нет, тебе нужно собрать их и принести мне.
– Да что ты мне заливаешь? Вот же, на продажу у тебя всё есть!
– Так то на продажу!
– А не слишком ли ты много хочешь? Два золотых за цветок клевера?
– Что-то не нравится – иди, добудь сам.
– Мне лень. Чёрт с тобой, куплю у тебя все ингредиенты, крохобор. Держи свои сто монет. Хорошо, что к концу игры скопил целое состояние. Теперь ты мне сделаешь зелье.
– Сделаю. Пятьсот монет будет стоить.
– Пятьсот?! Ты травами своими обкурился, что ли?
– Зелье ведь не мне нужно.
– Ну ты ушлый вообще! Тут с меня денег поимел, сейчас цену заломил…
– Хочешь жить – умей вертеться.
– Щас я тебя так повращаю…
– Если не хочешь, чтобы твой друг Сайлас скончался в адских муках…
– Он мне не друг!
– Неважно. Ты позволишь человеку умереть? У тебя сердце есть?
– А у тебя есть? 500 золотых за зелье! Я меч адского пламени купил за четыреста! Правда, он быстро сломался, но это неважно.
– Тебе нужно зелье, я знаю, как его приготовить. Я назначаю цену, ты соглашаешься или нет. Всё просто.
– Я просто хочу уже поскорее завершить этот квест и получить, наконец, ачивку за стопроцентное прохождение игры. На, держи свои деньги!
– Мудрый выбор. Теперь подожди день, пока я буду готовить зелье.
– День?
– Оно должно настояться.
– Аргх! Хорошо, что в игре можно медитировать…
*На следующий день*
– Ради твоего спасения, Сайлас, пришлось нехило так раскошелиться. Вот, можешь не благодарить.
– Спасибо, ты спас меня! Теперь я могу дойти до деревни!
– Хвала богам!
– Идём со мной, в пути на нас могут напасть дикие звери, а у меня с собой нет ничего, чем бы я мог от них защититься.
– Подожди, куда пошёл? Давай на моей лошади, так быстрее будет. Ку… Да куда ты? На лошади давай, говорю. Тьфу, дурак…
– Не отставай, скоро стемнеет.
– Ну точно, дурак. Солнце же в зените, какое стемнеет?..
*Несколько минут спустя*
– Слушай, может расскажешь немного о себе? Молчишь? Ну да, чего я хотел от непися?! Зачем развлекать игрока разговорами в пути?
– Не отставай, скоро стемнеет.
– Я с тобой рука об руку иду, придурок! Если не заткнёшься, в глазах у тебя точно стемнеет.
– Ну где ты там? Нам нужно дойти до деревни до заката.
– Я получу эту ачивку! Я получу эту ачивку! Я получу…
*Ещё несколько минут спустя*
– Наконец-то деревня! Всего три паршивых волка четвертого уровня. Скукотища, и голыми руками бы справился, но знаешь, я был рад, когда они на нас выскочили. Ты так меня заколебал своими «поторапливайся» и «скоро стемнеет», что очень хотелось отдать тебя им на съедение.
– Ну вот мы и на месте. Здесь я живу.
– Здесь? Здесь уже, похоже, никто не живёт. Ты посмотри, дом сгорел, одна только труба от печи торчит.
– Уходя, я закрыл калитку на ключ и спрятал его в цветочном горшке. Но горшка нигде нет. Помоги мне его разыскать.
– Что? Ты издеваешься? Какой горшок, какой ключ? Глаза разуй, твоего дома нет!
– Куда же он мог подеваться?.. Ааа, вот же. Смотри, Герой, горшок плавает в пруду. Значит, ключ находится на дне. Вот, держи удочку, вылови ключ.
– Да твою-то дивизию! Серьёзно?
– Лишь на тебя вся надежда.
– Давай сюда свою удочку! А не проще ли просто зайти в воду и нащупать на дне ключ? А, всё, понял, не проще. Невидимый барьер. И как я не догадался?
*Спустя тридцать четыре закидывания удочки*
– Ха, не знаю как, но у меня получилось выловить ключ. Вот, держи.
– Спасибо, Герой! Наконец-то я смогу попасть домой.
– Братан, ты не поверишь…
– О, нет! Мой дом разрушен! Что же случилось? Сесилия, дочь моя! Её нигде нет! Это всё проделки главаря разбойников, его подручные похитили мою девочку! Герой, я снова вынужден просить тебя о помощи.
– Дай угадаю: нужно спасти твою дочь? Только с чего ты взял, что тут замешаны разбойники?
– Скорее, страшно представить, что могут сделать эти выродки с моей Сесилией.
– Ясно, просто потому что.
– Я щедро отблагодарю тебя, Герой!
– Ага, интересно чем? Ещё скажи, что у тебя где-то мешочек с золотом закопан, в качестве приданого дочурке. Задания ты мне выдаёшь исправно, и хоть бы десяток экспы отсыпал…
– Лишь на тебя вся надежда!
– Ой, да заткнись ты уже! Куда идти не спрашиваю, маркер на карте стоит. Не боись, верну я тебе твою дражайшую Сесилию в целости и сохранности.
*Через десять минут у моста через реку*
– Оп-па, братва, смотрите-ка, кто едет? Что, путник, хочешь на ту сторону? Придётся заплатить!
– Мужики, вы, видимо, берега конкретно так попутали. Лучше бы отошли в сторонку подобру-поздорову.
– Выкладывай всё, что есть, иначе сами обшмонаем. Только уже твой труп.
– Мужики, я понимаю, интеллектом вас природа не одарила, но два и два сложить неужто не можете? У меня восьмидесятый уровень, а у вас пятый. И вас не орда, а всего пятеро! Как думаете, что произойдёт, если…
– Вали его, братва!
– Ну, я хотя бы попытался…
*Ещё через десять минут*
– Очень надеюсь, что это последнее задание в цепочке квеста, ибо я уже порядком под… устал. Так, надо понимать, вот это обнесенное забором поселение и есть логово разбойников. Ну держитесь, козлы, буду резать, буду бить, всё равно вам всем не жить! Эй, пучеглазый, отворяй ворота, мне с вашим главным нужно перетереть. Что, правда? Действительно открыл? А я думал попытаешься остановить для проформы, поугрожать хотя бы.
– Так-так-так, кто это к нам пожаловал?
– Ты вожак? Верни девушку и может быть, гарантий я дать не могу, кто-нибудь из вас сможет уйти отсюда живым.
– Пришёл за этой милашкой? Красивая, не находишь? Если хочешь забрать её целой и невредимой, тебе придётся кое-что сделать для меня.
– Здесь я ставлю условия, понял? Сейчас порешаю вас всех и дело с концом! Эй, почему я не могу вынуть меч из ножен? Что за дела?
– Слушай сюда, Герой! Принесёшь мне волшебную лампу, которую сторожит восьмиглавый ужас, и девка твоя. Без лампы можешь здесь не появляться. А теперь проваливай с глаз моих!
– Да какого фига?! Как я оказался за забором? Эй, пучеглазый, отворяй ворота! Слышишь меня? Аууу! Вот же тварь! Я тебя запомнил.
*Ещё через десять минут у старого покосившегося дома*
– Оп-па! Платиновый сундук в разваливающемся доме? Интересно, что внутри. Да ёклмн! Ну это уже совсем! Дверь, обычная, блин, деревянная дверь, наполовину разрушенная, а я ни открыть её не могу, ни сломать! В стене вот такенная дыра, а пройти никак! И на крышу… ыыых… не залезть. Сюр какой-то! Ну и как, спрашивается, до сундука добраться? И что он вообще делает ЗДЕСЬ? Ой, да и хрен с ним, у меня и так почти весь шмот легендарный. Пускай другие пытаются туда попасть, я уступаю. Мне ещё лампу долбаную добывать.
*Восточный край карты, пятнадцать минут и три убитых волка спустя*
– Вот ты какой, восьмиглавый ужас! Здоровый, сука! Правда, я думал добраться до тебя будет труднее. Надеюсь, эта битва будет легендарной! Готовься к смерти, чудище, сейчас тебя пошинкую! Эй, да какого… Опять меч не вынимается! Да ну жёваный Каргот!
– Ты пришёл за лампой, не так ли? Я не хочу с тобой драться. Я убил тысячи таких же смельчаков, как ты, и мне это порядком наскучило.
– Пустое бахвальство. Сразись со мной, трус!
– Я отдам тебе лампу просто так, если ты отгадаешь три мои загадки.
– Дожили… Огромное чудовище, которому самое то быть крутым боссом, будет играть со мной в угадайку. Просто класс! Ну задавай.
– Не лает, не кусает, но в дом не пускает.
– И это твоя загадка? Ну замок.
– Правильно.
– Зимой и летом одним цветом.
– А посложнее загадки есть?
– Зимой и летом одним цветом.
– Ох… Ёлка.
– Неправильно.
– В смысле? Почему неправильно.
– Неправильно.
– Ну, не знаю, камень?
– Неправильно.
– Да блин, много чего одним цветом и зимой, и летом.
– Правильно.
– Мдааа…
– Сколько нужно гоблинов, чтобы вкрутить одну лампочку?
– О, неужто, задачка со звёздочкой. Ну явно не один…
– Неправильно.
– Да знаю, дай порассуждать. Ну я могу так все числа перебрать, хрен его знает. Видимо, подразумевается, что гоблины тупые и справиться с такой легкой работой в одиночку не в состоянии, да и вдвоем явно тоже. Так, погоди, какая, к черту, лампочка в фэнтезийном мире?
– Твой ответ, Герой.
– Ни одного гоблина не надо.
– Правильно. Лампа твоя.
– Вот спасибо. Хотя лучше бы подрались…
*На пути к лагерю разбойников*
– Ой, милок, как хорошо, что ты тут проезжал, помоги бабушке, повозка у меня сломалась, и лошадь убежала.
– Блин, бабка, ну ты вот совсем не в тему… Ладно, что там у тебя?
– Колесо отломалось.
– Сейчас поставлю, так и быть… Ну вот, всё готово. Эй, бабка, ты где?
– Ахаха, пока ты возился с колесом, я украла у тебя лампу. Больше ты её не увидишь.
– Твою-то мать…
*В комнате игрока*
– Не, я так больше не могу… Сохраняюсь и выхожу. Это самая долбанутая цепочка квестов из тех, что я когда-либо встречал! Яйца бы поотрывал и сценаристам, и разработчикам, и всем-всем, кто причастен к её созданию! Но ничего, я добью её. Может завтра, или послезавтра, но добью. Ачивка будет моя! Так, стопэ… Вышло обновление? DLC? Интересно, интересно… ЧЕГООООО??? ГДЕ ВСЕ МОИ СОХРАНКИ??? ВЫ ЧЕ, УГОРАЕТЕ??? Мне все заново проходить? Да идите вы в жопу! Удаляю на хрен! Лучше Ведьмака в десятый раз перепройду. Или Скайрим. Нет ничего лучше классики.
Правильный поступок, с неправильными родственниками
Скажу сразу господа и дамы желающие меня учить жизни, слишком поздно, и мне кажется, я совершил правильный поступок. Что выросло, то выросло., так сказать…
Пришли близкие родственники жены, тесть, теща, сестра ее с мужем да детвора. Настроения в день рождения у меня не бывает.
Так то я весёлый парень, даже блог завел на Яндексе, ну то такое…
Жена моя накрыла стол. Дай ей бог здоровья и терпения. Ну, сидим кушаем выпиваем по чуть – чуть.
И тут начинается обычное действие родственников.
Выясняют отношения. Традиция у них такая, что – ли…
Раньше я не особо воспринимал все эти выкрики да собачий лай.
Сижу молчу, салатик с кукурузой кушаю. Теща пилит тестя. Сестра жены своего мужа. Моя супруга молчит. Меня аж гордость берет, моя то не глупая баба, хоть и бывает конечно чудит, но в этот раз молчит.
Как же мне это надоело… Искать более правую сторону, желания я не изъявлял. Сделал скромно пару раз замечание всем…
-У меня все таки праздник…не ругались бы, да и дети уже шарахаются от криков ваших!
-Ты не лезь!-было сказано мне…
Я промолчал, ладно думаю, скоро все равно уйдете!
Супруга принесла торт, не сама испекла конечно, покупать пришлось, но все равно спасибо ей большое. Разрезали торт, чай разлили по чашкам. Родственники по новой начали свой ор.
Тут я не выдержал, ну и высказал, все что накопилось за много лет.
-Собрались на улицу и там “гавкайтесь” на здоровье!
-Что?-спросила теща, она же глава всего семейного клана и она главный оппонент изрядно выпившего тестя.
-На улицу идите подышите воздухом, а то смотрю уже перегрелись!
-Ты маме своей скажи такое!-злобно ответила теща
-Так я вам и говорю мама, папу под руки и на улицу выяснять отношения!
Теща начала собираться, но тут подключилась главнейшая и любимая ее дочь.
-Ты тут не главный, а мама!
-Маша, что ты несёшь!? Иди на улицу, приди в себя, а то я смотрю и тебя накрыло уже…
Ополчился на меня ее шатающийся муж.
-Тут ты не прав ,только я могу с ней так говорить…
-Так говори, что сидишь?
-И скажу!
-Ты видишь, чтобы моя жена ругалась со мною за столом?
-Потому что она у тебя… страшная!
-Кому страшная, а кому прекрасная, Славик давай на выход!- с улыбкой ответил я (наши жены в принципе очень похожи, ну у моей нрав только как у объезженной лошади,а у его как… ну с копытами она тоже, короче говоря)
-Ты чего моего мужа толкаешь!- заорала Маша
-Идите уже!-произнес я
Я какое как вытолкал их на улицу и молча закрыл дверь.
Спасибо, что пришли!
-Они, что уже не вернуться?-спросила жена за все это время, молча наблюдавшая за происходящим
-Честно, мне все равно. Не могут общаться пусть общаются на улице!
-Наверное ты прав…
-Конечно прав, пойдем мыть посуду лучше, завтра рано на работу
-Пойдем, -устало произнесла жена
-Спасибо тебе за праздник,- прошептал я
А тебя с днём рождения, любимый!
-Ладно, иди ребенка укладывай, а я помою посуду…
-Спасибо,- ответила жена и улыбнулась
Через пол часа мытья посуды, я увидел в спальне спящую жену и дочку.
Хорошо что мне досталась нормальная жена…подумал я и тихо прилег рядом…
Коля всех разыграл, за что ему прилетела порция недовольства. После ребята уселись у костра и начали петь песни, вот только закончилось всё это не слишком мирно.
Иногда вспоминаешь безответную любовь и задумываешься, каким же все таки я был дураком…
***
Как же я ее любил, как будто в меня вселялась какая – то нечистая сила, как будто бесы свили гнезда в душе и шептали каждый вечер только ее имя.
Конечно денег у меня не было для совместного счастья, работа была так себе, много денег не приносила, приходилось целыми днями подрабатывать, чтобы вечером просто сходить в кафе с девушкой от которой я сходил с ума.
Запросы у моей барышни росли, а мне почему- то казалось это у нас такой “новый уровень отношений”
Было у нее день рождения, я так готовился к нему даже мотоцикл продал, потом жалел очень…
Планировал сделать ей предложение в этот день, даже речь написал, как сейчас помню начало ,
Ты моя незыблемая часть неотъемлемого…
Пришел я к ней домой, сидим с ее семьёй за столом, еда вкусная, дом большой, при деньгах родители…Приятные люди, хоть и чиновники какие то…понятное дело воруют…
Я встал и начал свою речь, протянул кольцо, как по мне красивое, сестра помогала выбирать…и тут я увидел ее кривую усмешку, в ней было сказано все, о чем она молчала.
Мама ее взглянула на колечко, улыбнулась, такой поддерживающей улыбкой, лучше бы ей сделал предложение, ей богу…
Иллюстрация Кладбище Джо. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
В интерьерах больниц преобладают блестящие поверхности. Глянцевые покрытия, хромированные поручни, стеклянные перегородки и зеркала. Это самый очевидный способ продемонстрировать чистоту и расширить пространство, добавив воздуха. Это, вместе с белыми халатами врачей, несомненно символизирует ещё и здоровье. Но я заметил, что свет не одинаково отражается от этих поверхностей: например, блестят отполированные турникеты на входе и мраморный пол, чуть менее охотно сверкает кокарда охранника. Глаза же врача приёмного отделения не отражают свет вовсе.
Приёмное отделение наполнено людьми в гражданском. Они толкутся в светлых коридорах, задевают друг друга сумками и тростями, наезжают на ноги колясками, перебирая многочисленные медицинские бумаги. Они, в кожаных куртках, в шапках и платках, обеспокоены, многие из них голодны. Хаотичные движения и звуки здесь как воздух — по законам физики занимают всё оставшееся пространство.
Эти люди не знакомы с больничными законами, не владеют языком больницы: между ними создаётся гомон из многих диалектов и языков. И, кроме очаровательных особенностей русского у мордвинцев и изобретательных междометий северного Кавказа, я имею в виду ни с чем не сравнимые языки прорабов, бывших военных, блогеров, профессуры еврейского происхождения и прочих. Толмачами выступают врачи.
Они ждут восьми часов тридцати минут утра, когда удерживать двери закрытыми им больше не позволят. Сегодня за одной из таких дверей сижу я и веду приём, о чём ясно гласит табличка снаружи.
После того как стрелки часов достигли положенного места, раздались три удара в дверь — между ними были длинные паузы. Так стучат в набатный колокол.
Сначала вошла вытянутая женщина в платье цвета охры. К платью, к его изгибам вдоль талии, подходила плетёная сумочка. Всё под цвет глаз. Она пригладила немытые волосы и проговорила:
— Добрый день. Можно мы войдём? — Входите, конечно.
Она закатила в кабинет инвалидное кресло, несколько раз меняя руки и перекладывая сумочку. В кресле сидел человек — я не сразу распознал его пол — в яркой модной куртке и с закутанной в несколько платков головой. Сидел он смирно, будто притаившись, разглядывая меня из-под всех этих слоёв.
Женщина как-то строго посмотрела в коридор, закрыла дверь и, подкатив к моему столу кресло, принялась распутывать платки.
— Так, давай, моя дорогая. Тут хороший доктор.
Через минуту передо мной сидела девочка лет тринадцати с копной вьющихся крупной волной волос, плющом змеившихся вокруг лба и глаз — карих, ясных, но со странным движением в глубине. Казалось, она не смотрит на меня, а очерчивает взглядом мой силуэт.
Перед тем как начать опрос, я ещё некоторое время задержался на её чертах, увлечённо разглядывая то тонко очерченные, красивые, явно мамины брови, то неровный зигзаг губ, нервно дрожавший и будто добавленный ко всему образу наспех неловкой рукой. У девочки были большие, но изящные уши, торчавшие из-под кудрей, что, вместе с темноватым пушком на висках, придавало ей слегка звериный вид. Только теперь я заговорил:
— Ну, здравствуйте. Кто тут у нас? — сначала я широко улыбнулся девочке, а потом посмотрел на её маму.
Та отрывистым движением передала мне папку с документами и паспорт.
— Елизавета Маратовна, Лиза… — начал я. — Не указывайте отчество, пожалуйста, — строго сказала мама.
— Но я просто записываю как в паспорте… — Мы попросили нигде не указывать и в паспортный стол уже заявление подали. Пожалуйста, просто Елизавета Убей-Волк. Спасибо.
Она резко замолчала, поправляя что-то в кресле дочери.
— Сейчас постараюсь всё быстро сверить, — бросил я и смущённо потупился в бумаги.
К сожалению, у девочки была немалых размеров и какого-то злого роста опухоль, примыкавшая к стволу мозга. В этом месте сосредоточены все центры, отвечающие за дыхание, сердечную деятельность и жизненно важные рефлексы. Холодным разумом осознав трагичность её положения, я продолжил изучать документы. В заключении нашего Семёна Аркадиевича было написано: «Паллиативная операция». Я аккуратно решил закончить:
— Как вы знаете, у вас по плану паллиативная операция и… — Да, доктор, сказали, только у вас могут сделать. Семь лет страдаем! — Я…
Девочка громко вскрикнула и улыбнулась. Мама отреагировала так же. Они были чертовски похожи.
— Вы же знаете, что это означает? Паллиативный?.. — Дорогой доктор, — начала мама, сдувая со лба прядь волос и возясь с салфеткой у рта девочки — у той по подбородку растекались слюни, — не надо умных медицинских словечек, я этого не люблю. Месяц собирала документы, как вы просили.
Я не стал продолжать, а отпустил их с бумагами, которые, к слову, были оформлены с немецкой педантичностью.
Я грустно выдохнул и стал ждать следующего пациента. В дверь постучали: стукнули единожды и тут же открыли дверь. Просунув загорелое лицо и недоверчиво осмотревшись, вошёл поджарый мужчина с редкими седыми волосами.
— Будьте здоровы! Я только спросить! — отчеканил он, закрыл за собой дверь и громко поставил спортивную сумку на пол, забаррикадировав выход. — Спрашивайте.
Тем временем вошедший уже достал из сумки папку и проводок, выложив для удобства пакетик с йогуртом и печенье.
— Вот я не пойму! У меня госпитализация завтра. Иван Фёдорович Кошкин велел сегодня приехать, сдать кровь на что-то. Вы расскажете? — Давайте документы.
Он положил папку мне на стол и спросил:
— А можно я у вас телефон заряжу? — Вон там розетка, — сказал я со стопкой желтоватых листков в руках.
Он снял свою олимпийку и любовно сложил её на спинку стула. Поставив телефон заряжаться, он задержался взглядом на экране, полистал что-то большим пальцем и оскалился.
— Так, — чуть взглянув на его бумажки, начал я, — а сейчас у вас жалобы прежние?
Перед тем как начать, он хрустнул шеей.
— Да, доктор, как вас? Не знаю… Там грыжу нашли в спине. Болело, когда бегал. Я — КМС по биатлону. Тренер Архипов, может, знаете? Ну, золото в Турине! Надо знать, доктор! Спина, да… Но вот сейчас и плечи болят, даже сборы пропустил. — Вы можете сесть. Я вас осматривать не буду, мне бы только в документах разобраться. — Да, спасибо, постою. Иван Фёдорович сказал, что с грыжей поможет.
С этими словами он начал приседать и как-то патологически дышать.
— Ничего, если я разомнусь? Нам в академии американец один это упражнение показал, но я не совсем правильно его делаю — у меня ведь тазобедренный... — Да, вижу, вам эндопротезирование делали, — сказал я, отстукивая по клавишам и побаиваясь смотреть на его гимнастику. — Что-то после назначали? — Доктор, химия всё это! Я даже австралийца того, обколотого, абсолютно чистым на четырёхстах метрах сделал! А Кошкин ваш — хороший доктор? Я видел, у него в кабинете фотокарточка с Эльбруса, на вершине был… — У нас — все хорошие!
Я погрузился в изучение снимков его грыжи. Во-первых, это действительно была грыжа, студенческая классика. Никаких секвестров, L4–L5. Во-вторых, я бы не рекомендовал ему так приседать… Мне даже казалось, что я слышал зловещие щелчки от каждого его движения. Оптимизма добавляло то, что за дверью слышны были брань и ругань с малороссийским акцентом; а я был тут, смотрел на приседавшего и в этом не участвовал.
— Иван Усачёв, верно? — уточнил я его имя. — Кто это?
Я указал ему на фамилию с инициалами внизу его снимков.
— Иванус, — сказал он. — Тут имени просто нет! Николай Иванович Иванус.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
— Хорошо, Николай Иванович Иванус. Сейчас подпишу направление и отпущу вас, всё в порядке. Ваш институт физкультуры хорошо все документы подготовил. — Шутите, доктор? Вы посмотрите сюда! Кошкин говорил, что это так нельзя оставлять, — на снимках он указал на копчик. — Оно в зад впивается, заниматься нормально не даёт. Волком вою!
Иван Фёдорович Кошкин доводил порой молодых сестёр до слёз своими матерными пассажами и был известен как эдакий шутник; но собственной рукой писать в диагнозе поклёп на здоровый копчик — не в его правилах.
— Это ваш копчик. Это нормально, — как можно более спокойно сказал я. — Ладно, доктор, давайте я пойду уже, — и он стал сворачивать свой телефон. — Кстати, у вас предплечья жилистые. Вы с шестом раньше не прыгали? — Куда, простите?.. Нет, не прыгал. Вот, Николай Иванович, ваши бумаги, можете идти. — То есть всё? Ну, ты извини, доктор, что отвлёк, — он стал собираться. — У вас, кстати, у охраны даже травмата нет!
Чуть повозившись с сумкой, он шумно вышел.
Я стал гуглить Архипова. Биатлонист. Левша. Дважды разведён. Серебро в Турине. Отец — заслуженный тренер. Выступает под фамилией первой жены.
В дверь постучали двумя сильными ударами с длинной паузой.
— Здравствуйте, — и мужской голос обратился ко мне по имени-отчеству. — Я прошу вашего прощения. Загорелось М07, и пригласили сюда. — Заходите, конечно. — Спасибо.
Медленно, с прямой осанкой, зашёл пожилой мужчина в твидовом пиджаке волчьего оттенка с элегантными заплатами на локтях. Вся остальная одежда — брюки, ботинки, жилет — была какая-то непримечательная. Обращаясь, он смотрел прямо на меня, но потом сразу отводил взгляд куда-то к полу. Бесконечное катание глаз очень оживляло его лицо, без этого казавшееся печальным.
— Вы знаете, шутка ли, М07 — номер места могилы моей жены на кладбище…
Я отодвинулся от стола, приняв позу заинтересованного собеседника.
— Можете шутить, доктор, вы молодой. Молодые любят юмор всякого калибра. Так и мне легче будет. Шутите, доктор! Я и сам своего рода шутник. Да если бы не эта зараза…
Он протянул мне папку с документами и присел. С папки на меня безучастно смотрел Антон Чехов, под ним — надпись: «Конгресс Чеховедения. Тбилиси, 1996».
Я изучил выписки. У мужчины была немалых размеров аневризма внутренней сонной артерии. Такие разрываются летально, но и до разрыва могут вести себя прескверно. Я вкратце рассказал об этом пациенту.
— Да я более или менее осведомлён! Мешочек на сосуде. Большой. Лопнуть может. Семён Аркадиевич назвал это псевдотуморозным течением. Я вспомнил из медицинского: тумор, рубль, коллор, доллар… Или как там? — Рубль, доллар. Да вы и правда шутник! — Приходится, молодой человек. Извините за фамильярность. Он так и сказал, Семён Аркадиевич: «Если разорвётся, не возьмусь. Да и умрёте, скорее всего». Ну вот опять, шутка ли, я — детский писатель. У меня есть книжка — про красный надувной шарик. Он всем детишкам нравится, с ним играют, без него ни один праздник не обходится. А в конце он лопается, — он помолчал пару секунд, глядя в пол. — Ну, это даже хорошо. Будет что оригинальное на похоронах сказать! А то все эти «иже еси»… — Ваша аневризма сама по себе не слишком опасна. Но крайне важно не допускать её разрыва. Правильно Семён Аркадиевич сказал: нужно оперировать. А пока берегите себя! У вас гипертония есть? Курите? — Курить я в восемнадцать лет бросил. Барышня тогда заявила: «С курягой в кино не пойду!» Женой моей стала, чертовка! А пить — выпивал, но не помогает это. Есть вещи и позабористей… — Да? Ну расскажите, — заискивающе поинтересовался я. — Будем рекомендовать! — Порекомендуйте начать с Джотто. У него лица будто по-дурацки все похожи. И я вам скажу чем: надо вглядываться в них долго-долго — и тогда, если всё правильно сделать, сквозь эту средневековую темноту, через их улыбки начинает пробиваться душа. Это возрождение и есть, это надо почувствовать! Можно и на чёрно-белых репродукциях: если человек в чёрно-белом этого не видит, то ему и во Флоренцию ехать незачем. Ну, а потом — как хотите, — он откинулся на спинку стула. — Шекспир, Моцарт… Мне Малер нравится. Он будто стоэтажный дворец строит, а не симфонии пишет. Дух захватывает! Потом медленно, через Лермонтова и Гоголя, можно подбираться к Врубелю. Ах! Но это, может, и не для всех. И вроде всё хорошо: на столько вопросов ответы нашёл! Кроме одного — как с аневризмой быть? Слава богу, Семён Аркадиевич есть! Малера, кстати, тоже любит. — Семён Аркадиевич — большой молодец, — сказал я. — У вас, Кирилл Валентинович, очень правильный подход! Я вам только несколько рекомендаций дам…
Я рассыпался в болтовне о статистике и советах ВОЗ.
— Простите, что без шуток — у нас не положено, — подытожил я. — Всего доброго! — Спасибо. Кстати, о шутках, доктор! У вас кольцо на пальце, а дети у вас есть? — Маленькая дочка. — То что надо! Вы, доктор, по-детски ко всему такому относитесь. Вот что: если лягушки квасу всё время хотят, но «с» им никак не произнести? Задумайтесь! Я свободен? — Да, — после такой фразочки я с подозрением на него взглянул. — То есть нет, секунду! Я у вас анализов на гепатиты не нашёл. Есть просроченный, но он не подойдёт. Простите, всё по регламенту. — Эх, незадача. Я у вас наверняка могу сдать. Платно? — Боюсь, что да, — ответил я.
И так мне захотелось помочь старику-писателю, и стало так стыдно за это канцелярское «боюсь, что да», что из моего рта вырвалось:
— Вы идите! Спокойно оформляйтесь в палату, а там уже чуть позже у вас сёстры всё возьмут. — Спасибо, молодой человек! — И вам — за такие советы!
Потом было ещё несколько пациентов. Кто-то просил у меня справку о вменяемости — потом выяснилось, что она нужна для отца его невесты. Одному мужчине с паркинсонизмом я помогал включиться после таблеток, сидя на его ладони. Мусульманин с могучей, непроглядно чёрной бородой извинился на полуслове и кинулся в намаз, головой не то чтобы к востоку, но к пожарному плану эвакуации. Ещё двум я, применяя всё, что вспомнил из занятий с доктором Лившицем, попытался объяснить разницу между фурункулом и карбункулом; одному из них, особо толстому, даже пришлось раздеваться.
Около четырёх в дверь постучали уверенным триплетом. Пациенты так не стучат. Однако открылась дверь лишь после моего фальцетного «Войдите!». Это был Котаев, с его оправдывающей фамилию улыбкой.
— О! Мир тесен — я тоже рад тебя видеть. Можно я у тебя попрячусь?
Я кивнул, встал и закрыл за ним дверь. Всё равно было время обеда. Мы оба, вздыхая, сняли свои резиновые хирургические тапочки и размяли пальцы ног. Котаев, пожалев о том, что нельзя закурить, начал:
— Хочешь, историю расскажу?
Он открыл кран — оттуда шумно и не сразу потекла вода. Котаев яростно натёр руки мылом и пожаловался:
— Вызывают дежурного в приёмник пролежни посмотреть, а у самих ни перчаток, ни раковины!
При слове «дежурного» у меня дёрнулось под ложечкой. Как я забыл, что сегодня в ночь дежурю вторым нейрохирургом?
— …и до второго хирурга не дозвониться. Пришлось идти! Благо, пролежень на пять копеек, — и он, вытерев руки, показал его размеры. — Пять рублей, я бы даже сказал. — Я дежурный, — произнёс я. — Ну даёшь! Тут такое не терпят. Выходит, повезло тебе со мной, хех! Ладно, в отделениях пока всё тихо. Вот тебе история! Поступил вчера пациент с опухолью. Не большая, не маленькая, но неприятная. Во входящих написано: «Сотрудник МВД». Он мне и рассказывает с жаром, руками ещё так странно делает, как он с двумя детективами — я тогда не придал значения этому слову — афериста ловили какого-то. Хорошо. Опухоль посмотрел. Офтальмологи. Заведующий одобрил. Готовим к операции. Сегодня утром он снова про детективов! Я спросил, как зовут этих джентльменов. А он говорит: «Следователь Кандинский и офицер Клерамбо». Представляешь?! Кандинский и Клерамбо! Я понимаю: дело пахнет керосином. От него и вправду часто керосином пахнет, — Котаев щёлкнул себя по шее. — Я про Олега Ивановича, нашего психиатра. Позвал его и показал этого пациента. А тот правда не в себе оказался! Опухоль, я понимаю, но так вычурно: Кандинский и Клерамбо. Оказалось, в регистратуре ошиблись и вместо «ПНД» написали «МВД». Он санитаром был. Вот так! А Олег Иванович такое показал: вытащил из кармана пальцы, будто ниточку держит, и пациенту якобы её подержать даёт, а тот — раз! — и берёт её, даже на палец стал накручивать, бедняга! Я хотел остаться и дальше эти фокусы посмотреть, но меня сюда вызвали. — Ты не подумал, что Олег Иванович тоже спятил? — Подумал! Но решил сойти за умного. — Верно говоришь — цирк. Чего только не покажут… У меня сегодня пациенты были: у одного фамилия Иванус, второй — Сынгеев. Это к деньгам? — Давай без суеверий сегодня. Дежурство. Фамилии забавные! Но у меня такой был — с тебя от смеха штаны спадут. — Ну? — Не скажу. Может, потом. Нам ещё до утра вместе. Давай.
Мы попрощались, и он скрылся в коридорах приёмника.
Дверь закрылась, будто упала гильотина. И покатился пятый час. Пора было заканчивать. Работа прекрасна своим окончанием.
Я пошёл наверх, в кабинет со скучным душком кофе и засаленным коричневым диваном.
Проходя по коридору, столкнулся с медсестрой. И опять я разглядел в её взгляде то, чего там наверняка не было. Ещё более заметный в белом больничном свете блеск этих обильно облитых голубой влагой глаз будто что-то у меня спрашивал. Но, смутившись, я не понял чтó и переключился на тонкую оторочку белой нити, бежавшую по воротнику у самой её груди.
— Здравствуйте, доктор! — Добрый вечер, Саша.
Несколько секунд мы сближались, шагая по коридору друг другу навстречу. Как только она скрылась за моим левым плечом, я наконец-то расслабился.
В кабинете сидел Антон и, как всегда мерно, отстукивал на клавиатуре свой полусонный врачебный ноктюрн. Бросив что-то в ответ на его приветствие, я погрузил себя всего в яму нашего дивана. Не было ещё и шести, но спать хотелось больше всего на свете. И в эту сладкую минуту зазвонил телефон. Антон снял трубку.
— Да, он тут лежит.
Пришлось со скрипом встать и подойти к столу.
— Дежурный. А, добрый вечер, Фёдор Анатольевич! Вы ещё здесь? Что значит — «мой сын геев»?! А, Сынгеев. Помню. Интересно, что вам тоже пиджак запомнился! Ага. Что? Я разрешил. И ВИЧ, и гепатиты, и сифилис?! Вот так Джотто! Да это я не вам… Конечно! Прошу прощения, Фёдор Анатольевич. Впредь обещаю!
Я повесил трубку. У детского писателя оказался весь букет венерических заболеваний…
Теперь можно было полежать несколько часов, экономя силы для следующей главы сегодняшнего дня — ночного дежурства.
В голове всплыла девочка со странной фамилией и немного волчьим лицом. Но как она была красива! Неужели это та же природа, наградившая её чудесными волосами и этой игрой Азии и Европы на лице, та же природа, заведующая длиной костей, количеством родинок и способностью желудочных соков, по недосмотру допустила эту смертельную опухоль в области самых тонких своих произведений? Я ужаснулся тому, как подробно стал представлять себе внешнюю и внутреннюю её анатомию. Будто сознание-хирург стало по профессиональной привычке прикладывать ленту с сантиметрами к её голове — вот сосцевидный отросток, чуть медиальнее стоит делать разрез. Дойдя до самых внутричерепных нервов, я проснулся.
— Просыпайся… Убей-Волк…
Надо мной со следами подушки на лбу и тревожными глазами возвышался Котаев.
— Что случилось? — Девочке твоей не очень хорошо, пошли.
Мы торопливо прошли по коридору реанимации. Старались незаметно протирать сонные глаза.
Оттуда, откуда раздавались шумы аппаратов, поддерживающих жизнедеятельность, и где крутился сонм возбуждённых сестёр, выплыл реаниматолог без шапочки. Застывшие в доброте глаза, лысина и не успевшая ещё полностью поседеть довольно густая борода придавали ему сходство с иконой.
— Привет, коллеги, — он пожал нам руки, глядя на снимки мозга. — Девочка совсем плоха. Вклинение. Она перестала глотать, сами понимаете. Предлагаю готовить операционную, а мы пока трубочку поставим.
Котаев многозначительно кивнул.
— Ты помоги дяде Паше, а я пойду в оперблок. Поздравляю, кто-то сглазил, — сказал он и удалился, размахивая полами мятого халата. — Трахеостома — дело нехитрое.
По тому, как произнёс это реаниматолог Павел, стало ясно, что он операцию проводить не собирается. Он раздал множество команд сёстрам, а мне велел намыться «моментально».
— Это обязательная процедура для всех врачей. — Я не проводил её. Может, учиться будем в другой раз? — Запомнишь на всю жизнь — как на велосипеде кататься. — Скорее, как с парашютом прыгать.
Когда я подошёл к пациентке, той самой девочке Убей-Волк, она была полностью скрыта простынями. Лишь виднелась трубка и дышала за неё и небольшое обработанное йодом поле смотрело на меня оттуда, где у мужчин торчит кадык.
— Ориентиры простые, — показывали мне, — щитовидный, перстневидный, мембрана. Самое важное — оставаться на linea alba. Строго посерединке! Там, в трахее, увидишь трубочку. Мы её и поменяем, вставим новую ниже гортани, девочка хоть задышит по-человечески.
И снова в голове поплыли картинки из атласа. Однако скальпель уже у меня в руке. Я сделал надрез под выступающей частью хряща. Крови — ни капли. Значит, можно двигаться дальше. Сестра стояла рядом, я видел её руки, вибрировавшие в готовности помочь. Я сделал ещё одно движение — появилась мясистая ткань, и обильно проступили капли крови. Я бросил сестре что-то вроде «Где же, чёрт побери, салфетки!». Стал обстоятельно сушить рану и тянуть время.
— Это плятизма. Ты, наверное, давишь на край слишком сильно, вот и в сторонку ушёл, — прозвучал голос Павла из-за плеча.
Аппарат дыхания несколько раз тревожно пропищал. Всё тот же голос попросил поторапливаться.
Я обложил края раны салфетками так, что стало совсем сухо, ещё помешкал пару секунд и, прикрыв глаза, полоснул в стороне от намеченной траектории. Показалась белая ткань, за которой дрожали кольца трахеи. Я вздохнул — дальше навредить было уже сложно. Попросив готовиться к смене трубки, я вдруг увидел странную дрожь тела под моим скальпелем. Затем раздался высокий, раздражающий писк прибора искусственного дыхания. Пока пелена неопытности сковывала меня, я услышал какой-то треск, и тело девочки ушло из-под меня. Четыре, а то и пять рук сорвали с него все простыни и бросили мне под ноги.
Борода реаниматолога приобрела блеск и тряслась в такт его ритмичным толчкам её грудной клетки. Ещё две или три руки отодвинули меня, всё ещё державшего скальпель, в сторону. Строго по очереди раздавались писк аппарата, команды и счёт Павла: «Раз, два, три». Действие сгустилось над грудью пациентки. Я скинул маску, перчатки и халат и стоял, тяжело дыша. У девочки остановилось сердце.
Павел смачно выругался, посмотрел на линию пищавшего аппарата, выругался ещё раз и сказал мне:
— Пишите, доктор.
Затем пробормотал что-то под нос, кивнул сёстрам, те кивнули в ответ. Зачем-то распахнул окно за койкой.
— Пускай летит.
И, грустный, ушёл.
Девочка лежала передо мной. Белеющая фарфором, как кукла. Потные волосы, вялое мясо опустившихся щёк и заострённый нос повсюду образовывали углы на её лице. А ведь ещё сегодня утром я писал её фамилию при поступлении — Убей-Волк, — теперь же чувствительная душа смогла бы явственно ощутить холодные волны молчания аппаратов, вившиеся вокруг девочки.
В молчание вторгся Котаев.
— Ну, что тут у вас? Наверху всё готово, сёстры ждут.
Появился Павел.
— Реанимационные мероприятия в течение тридцати минут безуспешны. 23:42, биологическая смерть. Честно говоря, шансов у неё не было. Нам с вами нечего расстраиваться. Однако жалко… Как свяжитесь с родственниками и всё оформите, заходите в нашу комнатку. Петя чаёк какой-то забористый вчера принёс. — Трагедия, — печально сказал Котаев. — Сколько ей было? Тринадцать? Волосы красивые... — Две тысячи десятого года рождения, — сказал я и в последний раз перед тем, как её увезут, взглянул на блестящие клоки волос вокруг видневшегося из-под простыни волчьего уха.
Котаев, как старший товарищ, принялся обстоятельно заполнять все протоколы. При этом иногда его пальцы замирали, а глаза обращались в раскрытое Павлом окно. Быстро справившись и ловко подшив все бумаги к её истории болезни, он немногословно и в меру хладнокровно поговорил с мамой девочки. Так, под равномерный стук клавиш, пролетела сегодня жизнь Елизаветы Убей-Волк: от размашистой подписи в приёмном отделении до распахнутого окна в реанимации.
Спустя полчаса мы сидели с Котаевым и молча глотали сигаретный дым на чёрной лестнице. Немного дрожали пальцы, веки застыли на полпути. Котаев вдруг вздрогнул и весь изобразил нетерпение поскорее доспать упущенное. Не желая расходиться лишь с горечью Lucky Strike во рту, он сказал:
— Странная всё-таки фамилия. — Убей-Волк… Ещё и без отчества. — Сказать, какая была у меня самая необычная фамилия?
Я затушил сигарету и тоже заторопился к своему дивану.
— Ну, какая? — Калмык был лет пятидесяти. Сакмайкоков.
Редактор: Ася Шарамаева Корректоры: Александра Крученкова, Катерина Гребенщикова
По работе я немного попутешествовал по стране. Мне очень нравится узнавать новые места и новых людей. И вот сейчас я хочу рассказать про одну такую командировку. Началось всё стандартно, мы с коллегой добрались до аэропорта Шереметьево, прошли все процедуры и в ночь полетели в очередной город. Когда мы приземлились было уже достаточно темно. Первое впечатление, что вокруг посадочной полосы было много деревьев, по факту, мы с трёх сторон были окружены небольшим лесом. С четвёртой стороны нас, в некотором отдалении, ждало здание аэропорта.
Выйдя из самолёта и ступив на землю я начал расправлять затёкшие конечности, пока ждал автобус. Я заподозрили неладное, когда люди, летевшие с нами направлялись пешком к зданию аэропорта. Возможно я избалован автобусами в московских аэропортах, но ноябрь, ночь, ветер. Мне пиздошить пешком? Я спросил у стюардессы будет ли какое-то средство доставки нас до аэропорта. Она посмотрела мне в глаза, потом опустила взгляд к мои ногам. Потом опять посмотрела в глаза с явным недоумением. Вербальный ответ был уже не нужен и мы с коллегой пошли к зданию аэропорта. К нашему приходу очередь ещё не рассосалась и мы немного потусили у входа. Это дало мне возможность оглядеться. Теперь уже мне казалось, что здание больше напоминает автовокзал где-нибудь в Мытищах. Но я был готов к тому, что город с населением в 600 000 человек, и аэропорт тут попроще.
Мы продвигались вместе с очередью и наконец подошли к посту проверки. Там нас ждало 3 сотрудника. Две крупные дамы и один среднестатистический пёс. Первая дама сидела за компьютером, подключенном к аппарату сканирования, вторая стояла у рамки металлоискателя и держала собаку на поводке. Кинологиня (феминитивы могут быть запрещены законодательством) монотонным уставшим от жизни голосом сказала нам снять верхнюю одежду и разместить её вместе с ручной кладью в контейнер и положить контейнер на ленту просвечивающего устройства. Если есть ноутбук или иная техника, то вынуть их и положить на ленту отдельно. Я начал искать глазами контейнер, ну знаете, такой невысокий серый ящик. Стою и оглядываюсь. Ничего не вижу. На меня смотрят обе женщины с явным недовольством и собака, с пониманием и сочувствием. Спустя где-то 7 секунд, которые ощущались как вечность, я с мольбой посмотрел на даму с собачкой. Она смотрела на меня как на идиота и сказала что-то вроде “Молодой человек, под лентой!”. Я заглядываю под ленту и вижу там блядский красный овальный тазик с прорезиненными чёрными ручками. Знаете такие моменты, когда ты начинаешь сомневаться, что тебя не снимает скрытая камера и из-за угла не выскочит Пельш. Вот это чувство очень было мне близко в тот момент. Я снял рюкзак, вынул из него ноутбук и положил на ленту, потом снял пальто и вместе с рюкзаком положил это в тазик. В моей голове промелькнула мысль, сказать “только сухая чистка, пожалуйста”, но ещё раз посмотрев на троицу из охраны понял, что не стоит. Меня и так часто пиздят за своеобразный юмор.
После этого я выложил всё из карманов и прошёл через рамку металлоискателя. Меня дали обнюхать собаке, чтобы проверить нет ли на мне взрывчатки, так как явно с наркотиками они были в ладу. Как только я начал распихивать всё выложенное обратно по карманам, меня позвала дама, сидящая за монитором. Она очень серьёзным тоном спросила, что это у меня такое в ноутбуке. Я посмотрел в экран и сказал, что это жёсткий диск. Решив блестнуть своими знаниями в области геометрии, охраниногиня (обажаю феминитивы. нет) сказала, что он же прямоугольный. На секунду мне показалось, что до меня донёсся еле слышный стон пса, возможно даже что псом тогда был я сам. Всё что я смог сказать на это, было “Да”. Удивительно, но её устроил мой ответ. Она вновь запустила движение ленты и я забрал свои вещи из тазика, поставив его пустой на пол, где мне указала собачница. Совершнно явно отработаным движением она толкнула его под лентой так, что тазик оказался ровно там, где я его взял по ту сторону рамки. Я не стал следить за процессом прохода проверки моего коллеги, а пошёл изучать интерьер помещения.
В помещении, с одной стороны, стояли длинные ряды стульев прямо как на курском вокзале. На противоположной стороне стояли две…и вот тут сложно это описать. Думаю большинство из Вас застали те времена, когда за квартиру платили в специальных будках для сотрудников ЖКХ. Ну вот эти, где кассиры подбирали себе будки в обтяжку. Так вот, там их стояло две. Над ними весела белая вывеска с синими буквами “Пост контроля”. Чуть правее этих будок располагалась лента для багажа. Она выходила из проёма с обычной дверью. Знаете, как та что ставилась в санузел, из бумаги которую прогрунтовали, но у этой двери был отпилен низ. Отпилен ровно по шаровидную ручку.
Пока я наблюдал за этим великолепием, ко мне подошёл мой коллега и мы вместе стали ждать его чемодан. Минут через 10 лента начала двигаться и из отверстия в двери начал выезжать багаж. Люди начали подходить и забирать свои чемоданы, но не все. Мой взгляд остановился на одном чемодане, который медленно-медленно ехал по ленте и дойдя до её края просто свалился в неё ударив в тонкую стенку той самой конуры с человеком. И ничего, никакой реакции. Потом то же произошло с ещё одним чемоданом, и ещё с одним. Кучка чемоданов начала расти, но удивило меня не это, а полное спокойствие окружающих. Всё было так как нужно, ничего нестандартного. Обычный вторник.
Достал старый, пыльный фотоальбом с антресолей. Вытер его рукой. Открыл.
С фотографии на меня смотрела девушка с озорной улыбкой. Моя жена. Тогда ей было всего двадцать два. 1996 год, мы только познакомились. Театральная студия. Сколько ещё впереди…
Красавица! Стройная, фигуристая. Загляденье. Аж сердце затрепетало! Показываю дочери:
-Смотри, какая у нас мама, мечта, а не девушка! Не даром я за ней бегал, увивался!
-И правда, красавица. За ней, наверное, не только ты бегал, классная!
-Да уж…
Всё только предстоит. Радости и печали, ссоры и примирения, много всего. Девять лет отношений без особых обязательств, переезд в другой город, свадьба, брак, семейная жизнь.
Я располнею, поседею, потеряю большую часть волос на голове, стану нудным, буду ворчать, иногда даже материться на дороге, глядя на очередного автохама. Она тоже изменится. Позже.
А на той фотографии та самая девчонка, в которую я влюбился, та, которую любил… Не правда! Люблю! Сейчас, так же, как и тогда. Даже сильнее, пожалуй.
Как же это всё-таки замечательно, что в старых фотоальбомах лежат, дожидаются нас фотографии наших молодых, совсем ещё юных жён. Нужно хотя бы иногда доставать их, рассматривать, делать себе «внутривенную инъекцию счастья» в поизношенные чувства. Напоминать.
Вот так вот живут молодые люди, постепенно превращаясь в немолодых. Устают друг от друга, надоедают. Глядишь, уже и спят в разных комнатах. Или в одной, но поворачиваются филешечкой, не касаются друг друга. Начинаются претензии: «ты громко спишь», «ты долго спишь», «ты рано встаёшь», да мало ли их, претензий.
Дети-то уже выросли, разлетелись-разъехались, вместо них приходит раздражение. Что-то ещё объединяет. Жилплощадь, например. Совместные прогулки по субботам в торговый центр, супермаркет за продуктами на неделю. Ну, может быть, ещё дача, летом, если есть. Всё. Больше ничего. Жизнь становится серой, унылой. Дни похожи один на другой, всё по плану, по устоявшемуся порядку, как обычно.
В этот момент и нужны старые фотографии. Их выход, их черед…
Женщинам, повзрослевшим девочкам за сорок, пятьдесят, важно возвращаться в молодость, бурную юность. Смотреть на свои старые фото, вспоминать…
-О, это мы после института встретились с девочками! Здесь после кабака ночью идём, такси ловим, на мостик встаём прямо на дороге!
А это Юрка, Анькин ухажёр! Интересно, где он сейчас, давно не видно было!
Это мы на дискотеку собрались! Смотри-ка какие юбочки-мини, а начёс какой?
А тут вечеринка на даче! Ну и наряды! Ах, юность…
Им, повзрослевшим девочкам, за сорок, пятьдесят, хочется видеть себя, свои тонкие талии, гибкие тела, стройные ножки, глазки с огоньком, не целованные губки. Для них это поважнее, чем сеанс у психотерапевта и гораздо полезнее, чем спа-процедуры и косметолог. Это лучше, полезнее процедура. Повзрослевшая девочка, за сорок, пятьдесят, смотрит на себя юную, видит себя…
-Это же я! Я же! Я! И, наверное, не очень сильно изменилась…
Да! Это так! Ещё важнее видеть, смотреть старые фотографии нам, их мужьям! Чтобы вспоминать и не забывать ту девочку, которую полюбил когда-то. Когда сердце трепетало не от тахикардии, а от любви, от одного вида девочки в мини-юбке, кокетливой блузочке, с чёлкой и озорной улыбкой. Чтобы в голове зазвучал скрипучий магнитофон с древней кассетой, на одной стороне которой записана группа «Ace of Base», а на другой «Браво» или «А-ха». Чтобы песни путались и переплетались. Слышать:
«Я люблю тебя, Дима, что мне так необходимо», и сразу же «Делай как я! Делай-делай, как я!», «Какао-какаО, о-о-о-о», «Ветер с моря дул», «Ах, ты, бедная овечка», «Ты меня не ищи», «Я- это ты, ты — это я»
и много чего ещё. Чтобы посмотреть на неё и увидеть в усталой, загруженной проблемами женщине, ту самую девочку. Чтобы вздрогнуть от всплеска адреналина, возможно, присвистнуть и ощутить жар в груди от наплыва нежности.
Понять, что та девочка никуда не делась, она тут, рядом. Протянуть руку, нежно обнять, поцеловать и сказать уже позабытое: «Я люблю тебя!»
На самом деле, все эти годы, мелкие и крупные ссоры, лишние килограммы, неурядицы, всего лишь обман. Их нужно смахнуть, как пыль с фотоальбома. Сдуть и понять. Мы такие же, как прежде, молодые, немного глупые, но очень счастливые!
Не верьте тому, кто говорит: «Нужно жить сегодняшним днём». Он врёт. В отношениях достаточно осознавать сегодняшний день. Но помнить себя и своих любимых такими, какими были тогда, в самом начале любви.
Смотрите старые фотографии, листайте фотоальбомы. Они очень нам нужны. В них, в глубинах шкафов и антресолей, хранится молодость, счастье, любовь!
Глава 3: Кофейная Катастрофа, или как я Автор сварил Мир Нигдеевск город где единственным чудом считалось ежедневное прибытие почты, погрузился в хаос неподвластный даже самым опытным почтальонам. Розовые единороги по-видимому решив что газоны – это прекрасный буфет, объедали местные клумбы до голой земли. А летающие рыбы сбившись в стаю, требовали от мэра одетого в костюм ковбоя, бесплатных билетов на "Морской бой" в соседний город. Мэр чей мозг по всей видимости, уже успел свариться в этой кофейной катастрофе, только и бормотал: "Да-да, конечно, милые рыбки, билеты у вас уже есть!" – Черт возьми! – воскликнул мистер Смит, библиотекарь который как и все нормальные люди, боялся непредсказуемых вещей, особенно тех которые пахли кофе. – Что же мы все без исключения сделали?! Неужели наша жизнь сводится к тому, чтобы варить кофе и ждать пока кофейные монстры не завоюют мир?! Мистер Смит человек который любил порядок больше, чем свежевыстиранные носки сидел в своей библиотеке, отгородившись от безумия города стенами из книг. Он пытался успокоить себя философскими трактатами, но его сердце трепетало от каждого нового вопля из-за окон. – Надо что-то делать, – решил он, поставив на полку книгу "Философия для чайников". – Нельзя позволить хаосу управлять вселенной. Даже если это очень весело. Внезапно из-за окон донесся треск, грохот и запах кофе. Мистер Смит, подозревая, что в этом виновата "Кофеварка Мироздания", осторожно выглянул в окно. И увидел то, что не могло не вызвать у него панику. Из "Кофеварки Мироздания", как из вулкана, вырывались кофейные монстры. Они были похожи на перевернутые кастрюли с кофейными пятнами вместо глаз и забрызганными сахаром кровавыми ротами. – Боже мой, – прошептал мистер Смит, удивленный тем, что его нервы еще не сдали. – Это же кофейная катастрофа! Кофейные монстры словно ожившие кошмары из кулинарной книги, начали бегать по городу, заставляя всех впадать в панику. Единороги которые еще не успели съесть все цветы, бросились бежать, пытаясь спасти свои рога от зубов кофейных монстров. А летающие рыбы которые просто хотели поиграть в "Морской бой", запутались в своих плавниках и начали падать на землю с криками "Спасайтесь, мы не хотим вареными быть!" В эту кофейную панику, словно спаситель из сказки про кофе и монстров, прилетела посланница Высших Сил. Она была одета в белое платье и имела в руках огромный кофейник, из которого шёл дымок, словно от идеально заваренного чая. – Вот же безобразие! – возмущалась она словно мать, которая пришла к дочке в гости, а там вечеринка с монстрами и безумными танцами. – Нельзя же так варьировать реальность! Не для того я вас создавала! Мистер Смит, спрятавшись за кустом с цветком не из этого мира, с трепетом наблюдал за этим представлением. Он понимал, что у него есть лишь два варианта: либо бежать из Нигдеевска, либо взять в руки ручку и написать о всех этих безумиях, чтобы наконец-то понять, что происходит. – Что ж, – сказал он себе, почувствовав, как в душе зародилось желание создать своих собственных кофейных монстров. – Если мир уже сварился в кофе, то нужно написать о нем с юмором. Ведь без юмора в этой ситуации просто не выжить. И мистер Смит начал писать. Он писал о кофейных монстрах, о летающих рыбах, о розовых единорогах и о посланнице Высших Сил. Он писал так как писал бы Терри Пратчетт, иронично, смешно и немного с черным юмором. Потому что в этом мире нет места трагедиям, только кофе и кофейные монстры. P.S. В тишине ночного кабинета среди стопок черновиков и пустых кружек от кофе, Автор сидел над своей историей, прислушиваясь к тишине ночи. Рядом с ним сидели Терри Пратчетт и Смерть. – Знаешь, – сказал Пратчетт, куря трубку и наблюдая за тем, как Автор бьется над новой главой, – с этой кофейной катастрофой ты немного переборщил. Мир в стиле "Алисы в Стране Чудес" - это отлично, но нужно держать в уме что есть граница между безумием и абсурдом. – А я думаю, – вмешался Смерть, отхлебывая кофе из кружки с надписью "Я ♡ человечество", – он просто пытается заставить читателей задуматься о том, что бывает не только черный и белый, но и коричневый. – Да, – подтвердил Пратчетт, – но не забывай о том что жизнь - это не только кофе и кофейные монстры. Есть еще и смерть. И она тоже может быть смешной. – Смерть может быть смешной, – согласился Автор, улыбаясь. – Но уж слишком много смерти в этой истории будет плохо. Надо сохранять баланс между юмором и трагедией. И в конце концов, я же не хочу сварить читателей в кофе. – Тогда вари их в смехе, – подмигнул Пратчетт, отдыхая на своем кресле в тени. – Это гораздо лучше. И не забывай, что самые лучшие истории - это те, где есть и хаос, и юмор, и немного черного юмора. Как в жизни. – Я постараюсь, – обещал Автор, уже видя в своей голове новую главу, полную смеха, безумия и не слишком много кофе. Ведь с кофе нужно быть осторожным. Как и с жизнью.